Дети Капища - Страница 4

– Это две стороны одной медали, – говорил Кудрявый, – как орел и решка. Монета взлетает, падает, и в результате выпадет или одно, или другое. Шансы равны. Точно известно – не будет «рубо». Так чего волноваться?

Говорил он это перед выходом из Новороссийска, за четыре дня до того, как сгорел заживо. И было ему всего двадцать девять лет от роду.

Уходя в отставку, Михаил надеялся, что его жизнь изменится навсегда. Что не будет в ней более ничего такого, что холодными зимними вечерами будит не самые приятные воспоминания. Пройдет несколько лет, и из глубин памяти перестанут всплывать лица тех, кто давно ушел из этого мира. По его, Сергеева, вине или к его же сожалению, но ушли. Он всерьез рассчитывал на это. Но…

Человек только предполагает… Вот, оказывается, как много может изменить одна случайная встреча. Или неслучайная? Скорее всего, начало положил случай. А вот дальше…

Слишком уж хватким, дальновидным и жестким политиком был Блинчик. И как искусно под маской обычной дружбы скрывалась заинтересованность. Если бы не та фраза Рашида! Но из песни слов не выбросишь. Да и все, что произошло далее, вплоть до настоящего момента, ложилось в пробитое словами Раша русло как нельзя лучше. В конце концов, разве не случалось в жизни так, что оброненная в произвольный момент времени монета, лопнувший шнурок, раздавшийся телефонный звонок сдвигал с места целую цепь глубинно связанных событий, цепляющихся друг за друга с неожиданным упорством? Разве не было так, что непроизвольно брошенный взгляд, какой-то жест, слово, произнесенное невзначай, запускали таинственный механизм, вызывающий к жизни множество совершенно необъяснимых с точки зрения банальной логики событий, поступков самых разных людей?

Все это попахивало мистикой, но Михаил твердо знал, что мистики в этом не было ни на грош. Миром правила случайность. Ее можно было назвать вероятностью наступления событий, жребием, судьбой, законами больших чисел – все было бы одинаково правильным, но не было бы правдой. Правды не знал никто.

Сергеев никогда не верил в чудеса и знал, что за маской провидения слишком часто скрывается чей-то жесткий расчет. Очень это удобное место для того, чтобы спрятать плохие намерения. Одно дело – склонить голову под ударом судьбы, и совершенно другое – подчиниться злой воле человека. То, что происходило с ним, после встречи с Рашидом не казалось случайностью. Случайностью было то, что в круговороте событий последних дней он не только остался в живых сам (на что учили, в конце-то концов!), но и выволок Блинчика – личность во всех смыслах, конечно, таинственную, но смертную, как и все.

За последние несколько дней вокруг них с Блиновым умерло столько людей, что Михаилу показалось, что он участвует в небольшом военном конфликте.

Но войны не было. За окнами дремал мирный столичный город. Не Нью-Йорк какой-нибудь, со своим Гарлемом, не Чикаго и не дымный Детройт. Был за окнами город Киев, мирный и слегка провинциальный, и весна года 1999 от Рождества Христова. Весна, которую он мог и не пережить, по каким-то важным для Блинова и совершенно непонятным для него, Сергеева, причинам.

«Ты мне все расскажешь, господин Блинов, – подумал Сергеев, ощущая, что в нем закипает злость. – Хорош же столп новой государственности, если за одно нахождение рядом с ним ты можешь отправиться к праотцам. Вот очухаешься, таинственный ты мой, и сразу все мне расскажешь. Не захочешь – уйду к ядреной фене, пусть тебя достреливают, будешь жалеть об этом всю жизнь – сколько там ее у тебя останется? А, судя по тому, как за тебя взялись, то жалеть тебе придется недолго. От силы – сутки».

Он осторожно перешагнул через замершее тело, стараясь не наступить в густую красную лужу, и выглянул в коридор – пустой и ярко освещенный.

Длинный и широкий проход, застеленный сбившейся ковровой дорожкой, был затянут пороховым дымком, как вуалью.

Еще тело. И еще.

Гильзы – россыпью, по всему коридору. На стене размашистый мазок красным, с брызгами и двумя нечеткими отпечатками ладоней, похожими на следы раздавленных насекомых.

Дальше Сергеев не пошел. Не то чтобы побоялся, нет! По его разумению, бояться уже было некого. С минуты на минуту на этаж влетят спецназовцы и за ними Васильевич. Или, если шеф безопасности у Титаренко правильный, то сначала Васильевич, а уж потом спецназ. Начнется обычное в таких случаях черт-те что – обмеры, замеры, фото, допросы. Метушня вся эта ментовская, поганая до крайности и необходимая, если разобраться.

«Проблема в том, – подумал Сергеев, возвращаясь в ванную комнату, – что и разбираться никто особо не будет. Есть у меня подозрение, что все, ну буквально все, кроме меня, убийцу знают. Или, по крайней мере, представляют себе, откуда у этой истории ноги растут. Один только я, как Рыцарь Печального Образа, размышляю над странной сущностью ветряных мельниц и плюс ко всему рискую получить в организм несколько граммов свинца. Вопрос один – на кой я это делаю? И вопрос два – почему мне до сих пор никто и ничего не объяснил?»

Блинчик уже полусидел-полулежал в ванне, крутя головой в нетерпении. Мужик он все-таки был крепкий – истерика прошла.

«Интересно, – подумал с ехидцей Сергеев, – какую роль в этом сыграла холодная вода?»

– Ну? – спросил Владимир Анатольевич с любопытством. – Что там?

Михаил зажег свет, сначала в гостиной, а потом и в ванной. Надежда на то, чтобы сделать звонки с мобильных испарилась, как только Сергеев увидел, во что пули превратили небольшой столик, на котором они лежали. Вот зарядные сохранились в целости и сохранности, но с зарядного, к сожалению, не позвонишь. У дверей в умывальную одиноко лежала батарейка от его «Нокия». Остальных частей не было видно.