Дети Капища - Страница 67

К оглавлению

Воздух пах смертью.

Палило солнце.

Гудели мухи.

И выл, выл на одной ноте сумасшедший, прячущийся в развалинах.

В грязи, сверкая чистым боком, лежала целая чашка.

По чашке ползла большая зеленая муха.

Винни-Пух и Пятачок вместе бежали за голубым воздушным шариком.

Рот Сергеева начал наполняться горькой слюной. На какой-то момент он перестал понимать, где находится, и с недоумением смотрел на лежащего перед ним человека. Потом все встало на свои места.

Араб жадно выпил почти полную чашку, но вода явно не принесла ему облегчения. Сергеев знал, что такое всегда бывает при большой кровопотере – организму требуется восполнить жидкость.

– Я знаю, что тебе сейчас хочется спать, – сказал он, – но мы должны окончить разговор. Ты мне не доверяешь. Более того, я догадываюсь, что при таком раскладе ты не собирался оставлять меня в живых.

В глазах Али-Бабы что-то мелькнуло. Возможно, уважение. Возможно, страх. А, может быть, и то, и другое.

– Сейчас расклад поменялся. Ты у меня в руках. И только от меня зависит, будешь ты жить дальше или нет.

– Зачем тебе меня убивать? – прохрипел араб, глядя на Сергеева своими черными, как смоляные лужи, глазами сквозь полуопущенные, опухшие веки. – Что толку?

Под закрашенной йодом царапиной на его виске билась упругая, живая жилка. Пульсировала быстро потому, что ее хозяин боялся, хоть и не показывал этого ничем.

Сергеев оскалился. Его рефлексы оживали.

– Очень важно, – говорил Леонид Сергеевич, поправляя на носу очки в тяжелой роговой оправе, – перед тем как вы начнете задавать вопросы, почувствовать настроение допрашиваемого. Его эмоциональный настрой. Допрос – это искусство. Что бы вам не говорили, умение получить информацию от человека, который не собирается ее вам предоставлять, сродни игре на музыкальном инструменте. Причем задача осложняется тем, что вы должны сыграть на незнакомом вам инструменте.

Он прошелся по кабинету, бесшумно ступая по дощатому, окрашенному казенной бурой краской полу, повернулся к аудитории и сказал с нежной, проникновенной интонацией, от которой по спине начинали ползти мурашки.

– Найдите клавиши, струны, кнопки и что там еще бывает! Надавите с нужной силой – и инструмент зазвучит. Не бойтесь сломать его – пусть он боится, что его сломают!

– Ты же не собирался оставлять меня в живых? – спросил Сергеев, склоняясь над лежащим. – А я ведь договорился с тобой совершенно о другом…

– С чего ты взял, что я хотел нарушить договоренности?

Али-Баба действительно боялся и с каждой минутой все сильнее и сильнее – от него начал исходить запах страха, перебивающий даже запах медикаментов, которыми были обработаны раны.

– Не считай, что я глупей тебя. Ты собрался обвести вокруг пальца Истомина. Ты плевать хотел на ваши с ним договоренности. Сообщи я тебе, где лежит порошок, – необходимость во мне отпадала.

– Откуда я бы знал, что ты не врешь? Мы же договорились, что «маяк» включается уже после того, как твой груз доставлен в Зону. Сергеев, не будь параноиком! Я не собирался тебя убивать. Я не собирался с тобой не рассчитаться. Но ты прав: я действительно не доверяю Истомину. Может быть, я ошибаюсь! Но я ему не верю. Он что-то задумал.

Али-Баба откинулся на подушки, совершенно обессиленный.

– Я ему не верю! – повторил он. – Он ел у меня с руки. Он помогал мне «отлеживаться» в России, когда становилось совсем худо. Он снабжал меня людьми и оружием…

«Интересная деталь, – подумал Сергеев отстраненно. – Впрочем, чему я удивляюсь? Довелось же мне однажды отобедать в Будапеште, в самом центре, с одним очаровательным испаноязычным джентльменом? Кто нас знакомил тогда? Да, Колычев и знакомил, земля ему пухом! Мило посидели, поболтали, вспомнили Гавану, Буэнос-Айрес, Прагу…»

– …и даже помогал в планировании операций! – продолжил араб.

«…А потом выяснилось, что это был Карлос Рамирес Санчес, официально убитый полтора года назад. Ел покойник, надо сказать, с аппетитом».

– Но я не мог избавиться от чувства, что он откармливает меня, как пастух – барана, на шашлык…

– А ты из меня собирался сделать шиш-кебаб? – перебил его Михаил с той самой, запомнившейся с давних лет нежной интонацией. – Или что-нибудь другое? Али, я же чуть голову не сложил, пока доставил тебе этот гребаный образец, я жизнью рисковал – и своей, и чужими, только чтобы успеть и принести тебе контейнер! А ты, оказывается, решил меня обмануть? Нехорошо. Надеюсь, что ты все тщательно обдумал…

– Да успокойся, Сергеев! – Если бы Али-Баба мог крикнуть – он крикнул бы, а так только прохрипел и закашлялся. От кашля его обдало такой волной боли и в простреленной ноге, и в пробитом плече, что он даже не застонал, а заскрежетал зубами. – Я же у тебя в руках! Образец у тебя! Что ты хочешь? Меня на куски порезать? Так от этого груз здесь не появится. Тебе нужен я? Или лекарства? Давай я отлежусь, а потом все обсудим!

– Груз готов к отправке?

– Частично. Ты же должен был кое-что уточнить…

– Думаю, что придется обойтись без уточнений. Как ты дашь команду на то, чтобы его завозили?

– Для этого я должен выйти из Зоны.

– Если ты выйдешь, ты постараешься обмануть.

– Подумай, Михаил, есть ли мне смысл это делать…

– На мой взгляд, тебе и Истомина обманывать особого смысла не было.

– Ты уверен? – спросил араб. И повторил с нажимом, настойчиво, поблескивая глазами из-под отекших век. – Ты уверен?

Сергеев улыбнулся. Доброжелательной эту улыбку мог назвать только безнадежный оптимист.

– Тебе нужно было бояться Истомина только в одном случае, – сказал он, садясь посвободнее на стуле возле кровати. – Если ты обманул его по поводу того, как собираешься использовать бериллий. Он неглуп. Он работал с такими, как ты, еще тогда, когда ты ходил в школу. Скажи мне честно, звезда террора, что ты собирался делать с порошком? Нет, нет, я помню: ты нам сказал, что ни в моей стране, ни в России использовать его не будешь. Так объясни, ради Бога или, если тебе будет удобнее, ради Аллаха, что знает Истомин? Или, вернее, что не знаю я?