Дети Капища - Страница 71

Сергеев, сопровождаемый двумя лицами, предположительно, арабской национальности, вышел к Рингу и двинулся дальше в глубокой задумчивости. Со стороны казалось, впрочем, что он не утратил ни беспечности туриста, ни глуповато-восторженного выражения лица, подобающего попавшему в метрополию провинциалу.

Эта мимикрия происходила с Сергеевым помимо воли: работали рефлексы, закрепленные годами учебы и работы на подкорковом уровне. Он почувствовал, что «включился», и непроизвольно восхитился своим соучеником, сумевшим именно ему предложить участие в этой операции, и бывшими коллегами, вынудившими Сергеева в эту игру вступить. Это очень важно – вовремя выбрать из всех вариантов нужного человека.

По Рингу весело бежали двухэтажные туристические автобусы. На открытых верхних площадках гнездились стайки туристов, ощетинившихся камерами и фотоаппаратами. Сергеев постоял у края дороги, глазея на движение (двое филеров замерли в десяти шагах от него, чуть ли не в небо пялясь!), потом, не торопясь, на мигающий уже зеленый сигнал, перешел дорогу и легко и непринужденно заскочил на подножку проезжающего мимо рейсового омнибуса.

Толстый и худой бросились было за ним, но были отрезаны потоком транспорта и с минуту метались по тротуару, не решаясь пересечь дорожное полотно. А когда поток поредел – бросаться на дорогу было уже поздно: автобус с Сергеевым уже удалился на солидное расстояние. Худой повернулся к толстому и замахал руками, широко раскрывая рот. Толстый стал еще меньше ростом и руками развел. Они принялись ловить такси.

Сергеев, улыбаясь, смотрел на них сквозь заднее стекло, хотя улыбаться ему вовсе не хотелось.

Он заметил, что в тот момент, когда он совершал свой «детский» маневр с прыжком в проходящий автобус, от тротуара, заставив шарахнуться красный «форд-эскорт», резво «отвалила» темно-зеленая «ауди-оллроуд» с затененными стеклами.

Игра началась. И в ней он был не загонщиком, а дичью.

– Ты никуда не пойдешь! – проорал Равви так, что его было слышно за пару километров, как минимум.

Матвей упрямо помотал головой и посмотрел, ища поддержку, на Сергеева. Тот сделал вид, что взгляда не заметил.

Они сидели в штабной палатке Равви, за складным столом, на котором было расставлено угощение, включавшее в себя несколько грубо вскрытых банок консервов, тонкие лепешки, отдаленно напоминающие мацу, несколько кругов домашней колбасы, законсервированной в смальце, миску соленой капусты и большую бутылку водки.

Равви кричал уже минут десять. Голос у него был действительно командный, и на Матвея было уже грустно смотреть. Но сдаваться Подольский не собирался.

– Сергееву нужна помощь, – повторил он упрямо. – Ты же знаешь, Александр Иванович, что… Ну скоро от меня особой пользы не будет. Ведь знаешь же?

– Сукин ты сын, Мотл, – Равви в сердцах даже понизил голос с крика до нормы. – Пользы от него не будет, бля… При чем здесь польза?! По твоей логике, так я должен раненых и больных расстреливать!

Он нервно закурил, сильно затягиваясь, и, зло прищурясь, выпустил густую струю дыма.

– Вот так, сразу – заболел человек, а я его – бах, и застрелил! Или ранили бойца, а мне его чего, в лагерь тащить, лечить, не дай бог! А я его из пистолетика и в лоб! Так проще, бля…

И он опять заорал, краснея на глазах.

– Ты чего, Матвей, охерел совсем? Ты ж мне как сын! Как брат родной! Что ж ты говоришь такое? Я тебя должен отпустить потому, что ты болен? Потому что будешь бесполезен? Так в рот я имел твою полезность, слышишь? Насрать мне на нее! Я своих никогда не бросал и сейчас не брошу!

Сергееву хотелось провалиться под землю. Чего-чего, а становиться виновником скандала ему не улыбалось никак. Он не ожидал, что Подольский ухватится за возможность уехать с ним, как утопающий за спасательный круг. А Матвей вцепился зубами. Но тут уже взбесился Бондарев, причем сказать «взбесился» было ничего не сказать.

Сергеев никогда не видел, чтобы Равви так зверел вне боя!

В бою бывало всякое: почуяв запах сгоревшего пороха и крови, Равви становился настоящим ассасином – быстрым, безжалостным и невероятно жестоким. Но, когда ружья молчали, вполне мог проявить нечто похожее на сентиментальность.

Теперь же Говорящая Голова, размахивая протезом, как шашкой, бегал по командирской палатке, хромая в ритме «три четверти», и орал так, что во все стороны разлетались брызги слюны.

– Да я же не о том, Александр Иванович, – настойчиво продолжал Матвей, не обращая внимание на то, что Бондарев дышит, как пробежавший дистанцию марафонец, и упирается в него красными от прилившей крови глазами, – я знаю, что ты бы меня никогда не бросил на поле боя. Знаю. Но я о другом, дядь Саша. Сергееву надо два человека. Кого ты ему дашь? Вадима? Леху? Куцего? Кого? Кого отдашь, чтобы не жалко было?

– Всех жалко, – процедил Равви сквозь зубы. – Только жалко – у пчелки. Он, – Говорящая Голова кивнул в сторону Михаила, – не для баловства людей просит. Для дела. Вадика? Дам Вадика! Он потом эту херню летающую обратно пригонит… И Корнея дам! Он снайпер, взрывник и еще х…й знает кто! А ты чего суешься? Ну, стрелять ты еще с горем пополам умеешь. Так у меня и детишки в неполных четырнадцать из подствольника муху в глаз бьют. Вот ему, – он показал на сидящего в углу испуганной мышью Молчуна, – ему лет сколько?

– Пятнадцать, – сказал Сергеев. – Может быть…

Равви отмахнулся здоровой рукой.

– Пусть шестнадцать! Да он таких, как ты, троих стоит, потому что вырос здесь! Выжил здесь! А ты…

– Дядь Саша, – попросил Подольский, не повышая голоса. – Ты ничего не забыл? Я тоже выжил здесь. С самого начала. С тобой вместе. Я же не ребенком к тебе прибился? Ты, вообще, Александр Иванович, помнишь, сколько мне лет?